А потомъ случилось непредвиденное происшествие. Около насъ, точнее, надъ нами помещался какой-то паренекъ летъ этакъ двадцати пяти. Какъ-то ночью меня разбудили его стоны. "Что съ вами?" -- "Да животъ болитъ, ой, не могу, ой, прямо горитъ"... Утромъ паренька стали было гнать на работу. Онъ кое-какъ сползъ съ наръ и тутъ же свалился. Его подняли и опять положили на нары. Статистикъ изрекъ несколько богохульствъ и оставилъ паренька въ покое, пообещавъ все же пайка ему не выписать. Мы вернулись поздно вечеромъ. Паренекъ все стоналъ. Я его пощупалъ. Даже въ масштабахъ моихъ медицинскихъ познаний можно было догадаться, что на почве неизменныхъ лагерныхъ катарровъ (сырой хлебъ, гнилая капуста и прочее) -- у паренька что-то вроде язвы желудка. Спросили старшину барака. Тотъ ответилъ, что во врачебный пунктъ уже заявлено. Мы легли спать -- и отъ физической усталости и непривычныхъ дней, проводимыхъ въ физической работе на чистомъ воздухе, я заснулъ, какъ убитый. Проснулся отъ холода, Юры -- нетъ. Мы съ Юрой приноровились спать, прижавшись спиной къ спине, -- въ этомъ положении нашего наличнаго постельнаго инвентаря хватало, чтобы не замерзать по ночамъ. Черезъ полчаса возвращается Юра. Видъ у него мрачный и решительный. Рядомъ съ нимъ -- какой-то старичекъ, какъ потомъ оказалось, докторъ. Докторъ пытается говорить что-то о томъ, что онъ-де разорваться не можетъ, что ни медикаментовъ, ни местъ въ больнице нетъ, но Юра стоитъ надъ нимъ этакимъ коршуномъ, и видъ у Юры профессиональнаго убийцы. Юра говоритъ угрожающимъ тономъ: {253} -- Вы раньше осмотрите, а потомъ ужъ мы съ вами будемъ разговаривать. Места найдутся. Въ крайности -- я къ Успенскому пойду. Успенский -- начальникъ лагеря. Докторъ не можетъ знать, откуда на горизонте третьяго лагпункта появился Юра и какия у него были или могли быть отношения съ Успенскимъ. Докторъ тяжело вздыхаетъ. Я говорю о томъ, что у паренька, повидимому, язва привратника. Докторъ смотритъ на меня подозрительно. -- Да, нужно бы везти въ больницу. Ну что-жъ, завтра пришлемъ санитаровъ. -- Это -- завтра , -- говоритъ Юра, -- а парня нужно отнести сегодня. Несколько урокъ уже столпилось у постели болящаго. Они откуда-то въ одинъ моментъ вытащили старыя, рваныя и окровавленныя носилки -- и у доктора никакого выхода не оказалось. Парня взвалили на носилки, и носилки въ сопровождении Юры, доктора и еще какой-то шпаны потащились куда-то въ больницу. Утромъ мы по обыкновению стали вьючить на себя необходимейшую часть нашего имущества. Къ Юре подошелъ какой-то чрезвычайно ясно выраженный урка, остановился передъ нами, потягивая свою цыгарку и лихо сплевывая. -- Что это -- паханъ твой? -- спросилъ онъ Юру. -- Какой паханъ? -- Ну, батька, отецъ -- человечьяго языка не понимаешь? -- Отецъ. -- Такъ, значитъ, вотъ что -- насчетъ борохла вашего -- не бойтесь. Никто ни шпинта не возьметъ. Будьте покойнички. Парнишка-то этотъ -- съ нашей шпаны. Такъ что вы -- намъ, а мы -- вамъ. О твердости урочьихъ обещаний я кое-что слыхалъ, но не очень этому верилъ. Однако, Юра решительно снялъ свое "борохло", и мне ничего не оставалось, какъ последовать его примеру. Если ужъ "оказывать доверие" -- такъ безъ запинки. Урка посмотрелъ на насъ одобрительно, еще сплюнулъ и сказалъ: -- А ежели кто тронетъ -- скажите мне. Тутъ тебе не третий отделъ, найдемъ вразъ. Урки оказались, действительно, не третьимъ отделомъ и не активистами. За все время нашего пребывания въ Медгоре у насъ не пропало ни одной тряпки. Даже и после того, какъ мы перебрались изъ третьяго лагпункта. Таинственная организация урокъ оказалась, такъ сказать, вездесущей. Нечто вроде китайскихъ тайныхъ обществъ нищихъ и бродягъ. Несколько позже -- Юра познакомился ближе съ этимъ миромъ, оторваннымъ отъ всего остального человечества и живущимъ по своимъ таинственнымъ и жестокимъ законамъ. Но пока что -- за свои вещи мы могли быть спокойны. В ЧЕРНОРАБОЧЕМЪ ПОЛОЖЕНиИ Насъ будятъ въ половине шестого утра. На дворе еще тьма. Въ этой тьме выстраиваются длинныя очереди лагерниковъ -- за {254} своей порцией утренней каши. Здесь порции раза въ два больше, чемъ въ Подпорожьи: такъ всякий советский бытъ тучнеетъ по мере приближения къ начальственнымъ центрамъ и тощаетъ по мере удаления отъ нихъ. Потомъ насъ выстраиваютъ по бригадамъ, и мы топаемъ -- кто куда. Наша бригада идетъ въ Медгору, "въ распоряжение комендатуры управления". Приходимъ въ Медгору. На огромной площади управленческаго городка разбросаны здания, службы, склады. Все это выстроено на много солиднее лагерныхъ бараковъ. Посередине двора -- футуристическаго вида столпъ, и на столпе ономъ -- бюстъ Дзержинскаго, -- такъ сказать, основателя здешнихъ местъ и благодетеля здешняго населения. Нашъ бригадиръ исчезаетъ въ двери комендатуры и оттуда появляется въ сопровождении какого-то мрачнаго мужчины, въ лагерномъ бушлате, съ длинными висячими усами и изрытымъ оспой лицомъ.
|