Та же цепь стрелковъ охраны и пулеметы на треножникахъ. Кругомъ -- поросшая мелкимъ ельникомъ равнина, какие-то захолустные, заметенные снегомъ подъездные пути. Насъ выгружаютъ, строятъ и считаютъ. Потомъ снова перестраиваютъ и пересчитываютъ. Начальникъ конвоя мечется, какъ угорелый, отъ колонны къ колонне: двое арестантовъ пропало. Впрочемъ, при такихъ порядкахъ могло статься, что ихъ и вовсе не было. Мечутся и конвойные. Дикая ругань. Ошалевшие въ конецъ мужички тыкаются отъ шеренги къ шеренге, окончательно разстраивая и безъ того весьма приблизительный порядокъ построения. Опять перестраиваютъ. Опять пересчитываютъ... Такъ мы стоимъ часовъ пять и промерзаемъ до костей. Полураздетые урки, несмотря на свою красноиндейскую выносливость, совсемъ еле живы. Конвойные, которые почти такъ же замерзли, какъ и мы, съ каждымъ часомъ свирепеютъ все больше. То тамъ, то здесь люди валятся на снегъ. Десятокъ нашихъ больныхъ уже свалились. Мы укладываемъ ихъ на рюкзаки, мешки и всякое борохло, но ясно, что они скоро замерзнутъ. Наши мероприятия, конечно, снова нарушаютъ порядокъ въ колоннахъ, следовательно, снова портятъ весь подсчетъ. Между нами и конвоемъ возникаетъ ожесточенная дискуссия. Крыть матомъ и приводить въ порядокъ прикладами людей въ очкахъ конвой все-таки не решается. Намъ угрожаютъ арестомъ и обратной отправкой въ Ленинградъ. Это, конечно, вздоръ, и ничего съ нами конвой сделать не можетъ. Борисъ заявляетъ, что люди заболели еще въ дороге, что стоять они не могутъ. Конвоиры подымаютъ упавшихъ на ноги, те снова валятся на земь. Подходятъ какие-то люди въ лагерномъ одеянии, -- какъ потомъ оказалось, приемочная коммиссия лагеря. Насквозь промерзший старичекъ съ колючими усами оказывается начальникомъ санитарной части лагеря. Подходитъ начальникъ конвоя и сразу набрасывается на Бориса: -- А вамъ какое дело? Немедленно станьте въ строй! Борисъ заявляетъ, что онъ -- врачъ и, какъ врачъ, не можетъ допустить, чтобы люди замерзали единственно вследствие {58} полной нераспорядительности конвоя. Намекъ на "нераспорядительность" и на посылку жалобы въ Ленинградъ несколько тормозитъ начальственный разбегъ чекиста. Въ результате длительной перепалки появляются лагерныя сани, на нихъ нагружаютъ упавшихъ, и обозъ разломанныхъ саней и дохлыхъ клячъ съ погребальной медленностью исчезаетъ въ лесу. Я потомъ узналъ, что до лагеря живыми доехали все-таки не все. Какая-то команда. Конвой забираетъ свои пулеметы и залезаетъ въ вагоны. Поездъ, гремя буферами, трогается и уходитъ на западъ. Мы остаемся въ пустомъ поле. Ни конвоя, ни пулеметовъ. Въ сторонке отъ дороги, у костра, греется полудюжина какой-то публики съ винтовками -- это, какъ оказалось, лагерный ВОХР (вооруженная охрана) -- въ просторечии называемая "попками" и "свечками"... Но онъ насъ не охраняетъ. Да и не отъ чего охранять. Люди мечтаютъ не о бегстве -- куда бежать въ эти заваленныя снегомъ поля, -- а о тепломъ угле и о горячей пище... Передъ колоннами возникаетъ какой-то расторопный юнецъ съ побелевшими ушами и въ лагерномъ бушлате (родъ полупальто на вате). Юнецъ обращается къ намъ съ речью о предстоящемъ намъ честномъ труде, которымъ мы будемъ зарабатывать себе право на возвращение въ семью трудящихся, о социалистическомъ строительстве, о безклассовомъ обществе и о прочихъ вещахъ, столь же уместныхъ на 20 градусахъ мороза и передъ замерзшей толпой... какъ и во всякомъ другомъ месте. Это обязательные акафисты изъ обязательныхъ советскихъ молебновъ, которыхъ никто и нигде не слушаетъ всерьезъ, но отъ которыхъ никто и нигде не можетъ отвертеться. Этотъ молебенъ заставляетъ людей еще полчаса дрожать на морозе... Правда, изъ него я окончательно и твердо узнаю, что мы попали на Свирьстрой, въ Подпорожское отделение Беломорско-Балтийскаго Комбината (сокращенно ББК). До лагеря -- верстъ шесть. Мы полземъ убийственно медленно и кладбищенски уныло. Въ хвосте колонны плетутся полдюжина вохровцевъ и дюжина саней, подбирающихъ упавшихъ: лагерь все-таки заботится о своемъ живомъ товаре. Наконецъ, съ горки мы видимъ: Вырубленная въ лесу поляна. Изъ подъ снега торчатъ пни. Десятка четыре длинныхъ досчатыхъ барака... Одни съ крышами; другие безъ крышъ. Поляна окружена колючей проволокой, местами уже заваленной... Вотъ онъ, "концентрационный" или, по оффициальной терминологии, "исправительно-трудовой" лагерь -- место, о которомъ столько трагическихъ шепотовъ ходитъ по всей Руси... ЛИЧНАЯ ТОЧКА ЗРеНиЯ Я уверенъ въ томъ, что среди двухъ тысячъ людей , уныло шествовавшихъ вместе съ нами на Беломорско-Балтийскую каторгу, {59} ни у кого не было столь оптимистически бодраго настроения, какое было у насъ трехъ. Правда, мы промерзли, устали, насъ тоже не очень ужъ лихо волокли наши ослабевшия ноги, но... Мы ожидали разстрела и попали въ концлагерь.
|