Вы ведь понимаете, все эти перековавшиеся урки -- это и старо, и неубедительно: кто ихъ тамъ знаетъ, этихъ урокъ? А тутъ человекъ известный, такъ сказать, всей России... Успенский даже папиросу изо рта вынулъ. -- Н-не глупо придумано, -- сказалъ онъ. -- Совсемъ не глупо. Но вы подумали о томъ, что этотъ старикашка можетъ отказаться? Я надеюсь, вы ему о... вообще спартакиаде ничего не говорили. -- Ну, это ужъ само собой разумеется. О томъ, что его будутъ снимать, онъ до самаго последняго момента не долженъ иметь никакого понятия. {364} -- Т-такъ... Мне Вержбицкий (начальникъ производственнаго отдела) уже надоелъ съ этимъ старичкомъ. Ну, чортъ съ нимъ, съ Вержбицкимъ. Только очень ужъ старъ, вашъ профессоръ-то. Устроить разве ему диэтическое питание? Профессору было устроено диэтическое питание. Совершенная фантастика! ВОДНАЯ СТАНЦиЯ На берегу Онежскаго озера была расположена водная станция Динамо. И въ Москве, и въ Петербурге, и въ Медгоре водныя станции Динамо были прибежищемъ самой высокой, преимущественно чекистской, аристократии. Здесь былъ буфетъ по ценамъ кооператива ГПУ, т.е. по ценамъ , устанавливаемымъ въ томъ допущении, что советский рубль равенъ приблизительно золотому -- иначе говоря, по ценамъ почти даровымъ. Здесь были лодки, была водка, было пиво. Ни вольной публики, ни темъ более заключенныхъ сюда не подпускали и на выстрелъ. Даже местная партийная, но не лагерная, аристократия заходила сюда робко, жалась по уголкамъ и подобострастно взирала на монументально откормленныя фигуры чекистовъ. По роду моей деятельности -- эта водная станция была подчинена мне. Приходитъ на эту станцию секретарь партийнаго комитета вольнаго медгорскаго района, такъ сказать, местный предводитель дворянства. Приходитъ сюда, чтобы хоть бочкомъ прикоснуться къ великимъ мира сего, и долго думаетъ: следуетъ ли ему рискнуть на рюмку водки или благоразумнее будетъ ограничиться кружкой пива. Все эти Радецкие, Якименки, Корзуны и прочие -- "центральные", т.е. командированные сюда Москвой -- работники, сытые и уверенные -- такъ сказать, чекистские бароны и князья. Онъ -- провинциальный, захолустный секретаришка, которому здесь, въ районе лагеря, и делать-то что -- неизвестно. Хотя у него -- орденъ краснаго знамени: вероятно, какия-то заслуги въ прошломъ и въ достаточной степени каторжная жизнь -- въ настоящемъ, но онъ придавленъ массивами, столично-чекистской уверенностью и аристократически-пренебрежительными манерами какого-нибудь Якименки, который, проплывая мимо, посмотритъ на него приблизительно, какъ на пустое место. А я, такъ сказать, отрепье социалистической общественности, хожу по станции въ однихъ трусахъ, и Якименко дружественно пожимаетъ мне руку, плюхается рядомъ со мной на песокъ, и мы ведемъ съ нимъ разные разговоры: я обучаю Якименку плаванью, снабжаю его туристскими советами, со мной вообще есть о чемъ говорить, и у меня -- блатъ у Успенскаго. Предводитель дворянства чувствуетъ, что его какъ-то, неизвестно какъ, обставили все: и я -- контръ-революционеръ, и Якименко -- "революционеръ", и еще многие люди. А зарежутъ его какие-нибудь "кулаки" где-нибудь на переезде изъ глухой карельской деревни въ другую -- и его наследникъ по партийному посту выкинетъ его семью изъ квартиры въ двадцать четыре часа. {365} Въ одинъ изъ такихъ жаркихъ июньскихъ дней лежу я на деревянной пристани динамовской станции, греюсь на солнышке и читаю Лонгфелло -- въ английскомъ издании. История же съ этой книгой достаточно поучительна и нелепа, чтобы не разсказать о ней. Управление ББК имело прекрасную библиотеку -- исключительно для администрации и для заключенныхъ перваго лагпункта. Библиотека была значительно лучше крупнейшихъ профсоюзныхъ библиотекъ Москвы: во-первыхъ, книгъ тамъ не растаскивали, во-вторыхъ, книгъ отсюда не изымали, и тамъ были издания, которыя по Москве ходятъ только подпольно -- вроде Сельвинскаго -- и, наконецъ, библиотека очень хорошо снабжалась иностранной технической литературой и журналами, изъ которыхъ кое-что можно было почерпнуть изъ заграничной жизни вообще. Я попросилъ мне выписать изъ Лондона Лонгфелло... Для того, чтобы московский профессоръ могъ выписать изъ заграницы необходимый ему научный трудъ, ему нужно пройти черезъ пятьдесятъ пять мытарствъ и съ очень невеликими шансами на успехъ: нетъ валюты. Здесь же -- ГПУ. Деньги -- ГПУ-ския. Распорядитель этимъ деньгамъ -- Успенский. У меня съ Успенскимъ -- блатъ. Итакъ, лежу и читаю Лонгфелло. Юра околачивается где-то въ воде, въ полуверсте отъ берега. Слышу голосъ Успенскаго: -- Просвещаетесь? Переворачиваюсь на бокъ. Стоитъ Успенский, одетый, какъ всегда, по лагерному: грязноватые красноармейские штаны, разстегнутый воротъ рубахи: "Ну, и жара"... -- А вы раздевайтесь. Успенский селъ, стянулъ съ себя сапоги и все прочее.
|