Юра передернулъ плечами. -- И нельзя по очень простой причине. У каждаго изъ насъ есть возможность выручить несколько человекъ. Не очень много, конечно. Эту ограниченную возможность мы должны использовать для техъ людей, которые имеютъ хоть какие-нибудь шансы стать на ноги. Авдеевъ не имеетъ никакихъ шансовъ. -- Тогда выходитъ, что вы съ Ватикомъ глупо сделали, что вытащили его съ девятнадцатаго квартала? -- Это сделалъ не я, а Ватикъ. Я этого Авдеева тогда въ глаза не видалъ. -- А если бы видалъ? -- Ничего не сделалъ бы. Ватикъ просто поддался своему мягкосердечию. -- Интеллигентския сопли? -- иронически переспросилъ я. -- Именно, -- отрезалъ Борисъ. Мы съ Юрой переглянулись. Борисъ мрачно раздиралъ руками высохшую въ ремень колючую рыбешку. -- Такъ что наши бамовские списки -- по твоему, тоже интеллигентския сопли? -- съ какимъ-то вызовомъ спросилъ Юра. -- Совершенно верно. -- Ну, Боба, ты иногда такое загнешь, что и слушать противно. -- А ты не слушай. Юра передернулъ плечами и снова уставился въ печку. -- Можно было бы не покупать этой водки и купить Авдееву четыре кило хлеба. -- Можно было бы. Что же, спасутъ его эти четыре кило хлеба? -- А спасетъ насъ эта водка? -- Мы пока нуждаемся не въ спасении, а въ нервахъ. Мои нервы хоть на одну ночь отдохнуть отъ лагеря... Ты вотъ работалъ со списками, а я работаю съ саморубами... Юра не ответилъ ничего. Онъ взялъ окунька и попробовалъ разорвать его. Но въ его пальцахъ изсохшихъ, какъ и этотъ окунекъ, силы не хватило. Борисъ молча взялъ у него рыбешку и {239} разорвалъ ее на мелкие клочки. Юра ответилъ ироническимъ "спасибо", повернулся къ печке и снова уставился въ огонь. -- Такъ все-таки, -- несколько погодя спросилъ онъ сухо и резко, -- такъ все-таки, почему же бамовские списки -- это интеллигентския сопли? Борисъ помолчалъ. -- Вотъ видишь ли, Юрчикъ, поставимъ вопросъ такъ: у тебя, допустимъ, есть возможность выручить отъ БАМа иксъ человекъ. Вы выручали людей, которые все равно не жильцы на этомъ свете, и, следовательно, посылали людей, которые еще могли бы прожить какое-то тамъ время, если бы не поехали на БАМ. Или будемъ говорить такъ: у тебя есть выборъ -- послать на БАМ Авдеева или какого-нибудь более или менее здороваго мужика. На этапе Авдеевъ помретъ черезъ неделю, здесь онъ помретъ, скажемъ, черезъ полгода -- больше и здесь не выдержитъ. Мужикъ, оставшись здесь, просиделъ бы свой срокъ, вышелъ бы на волю, ну, и такъ далее. После бамовскаго этапа онъ станетъ инвалидомъ. И срока своего, думаю, не переживетъ. Такъ вотъ, что лучше и что человечнее: сократить агонию Авдеева или начать агонию мужика? Вопросъ былъ поставленъ съ той точки зрения, отъ которой сознание какъ-то отмахивалось. Въ этой точке зрения была какая-то очень жестокая -- но все-таки правда. Мы замолчали. Юра снова уставился въ огонь. -- Вопросъ шелъ не о замене однихъ людей другими, -- сказалъ, наконецъ, онъ. -- Всехъ здоровыхъ все равно послали бы, но вместе съ ними послали бы и больныхъ. -- Не совсемъ такъ. Но, допустимъ. Такъ вотъ, эти больные у меня сейчасъ вымираютъ въ среднемъ человекъ по тридцать въ день. -- Если стоять на твоей точке зрения, -- вмешался я, -- то не стоитъ и твоего сангородка городить: все равно -- только разсрочка агонии. -- Сангородокъ -- это другое дело. Онъ можетъ стать постояннымъ учреждениемъ. -- Я ведь не возражаю противъ твоего городка. -- Я не возражалъ и противъ вашихъ списковъ. Но если смотреть въ корень вещей -- то и списки, и городокъ, въ конце концовъ, -- ерунда. Тутъ вообще ничемъ не поможешь... Все это -- для очистки совести и больше ничего. Единственно, что реально: нужно драпать, а Ватикъ все тянетъ... Мне не хотелось говорить ни о бегстве, ни о томъ трагическомъ для русскихъ людей лозунге: "чемъ хуже -- темъ лучше". Теоретически, конечно, оправданъ всякий саботажъ: чемъ скорее все это кончится, темъ лучше. Но на практике -- саботажъ оказывается психологически невозможнымъ. Ничего не выходитъ... Теоретически Борисъ правъ: на Авдеева нужно махнуть рукой. А практически? -- Я думаю, -- сказалъ я, -- что пока я торчу въ этомъ самомъ штабе, я смогу устроить Авдеева такъ, чтобы онъ ничего не делалъ. {240} -- Дядя Ваня, -- сурово сказалъ Борисъ. -- На Медгору все кнопки уже нажаты. Не сегодня-завтра насъ туда перебросятъ -- и тутъ ужъ мы ничего не поделаемъ. Твоя публика изъ свирьлаговскаго штаба тоже черезъ месяцъ сменится -- и Авдеева, после некоторой передышки, снова выкинуть догнивать на девятнадцатый кварталъ. Ты жалеешь потому, что ты только два месяца въ лагере и что ты, въ сущности, ни черта еще не видалъ. Что ты видалъ? Былъ ты на сплаве, на лесосекахъ, на штрафныхъ лагпунктахъ? Нигде ты еще, кроме своего УРЧ, не былъ...
|